ЭРНЕСТ ХЕМИНГУЭЙ. ПРАЗДНИК, КОТОРЫЙ ВСЕГДА С ТОБОЙ («ЮНОСТЬ», №07, 2014)
Двух президентов двух великих и уж очень разных держав объединяет хотя бы одно. И Путин, и Обама одинаково любят Хемингуэя. Возможно, только поэтому Обама спас бы Путина, если бы тот тонул. Только вот сам Хемингуэй вряд ли бы спас Обаму. Во всяком случае, руки бы ему уж точно не подал. Хотя бы потому, что когда-то изрек: «Америка была хорошей страной, но мы превратили ее черт знает во что...» Можно представить, что он изрек бы теперь. Лично для президента Обамы. Он... Этот сильный, смелый, дерзкий и крутой американский парень, этот отважный воин и бескомпромиссный политик, которого трудно представить не только без известного блокнота Moleskine, но и без ружья - не важно, военного или охотничьего. Хотя он не раз хотел бросить его и сказать: "Прощай, оружие!". Он, у которого не раз погибали на глазах товарищи, он, который не раз тащил раненых товарищей на себе, прекрасно слышал "По ком звонит колокол". И даже в самые отчаянные и потерянные годы видел, что "И восходит солнце". А там, где "Острова в океане", где непременно виднеется лодка, там только "Старик и море". Он, у которого не так много было праздников в жизни, знал, что у каждого есть "Праздник, который всегда с тобой"... Величие великого человека в том, что даже после его смерти мы можем уверенно сказать: кому бы он пожал руку, а кому - нет.

Впрочем, нет вопроса, кому бы мог пожать руку Хемингуэй, прошедший почти все войны, выпавшие на его поколение. Некоторые из них мы уже мало помним (Как, например греко-турецкую, "малую" войну. Хотя, конечно, должны помнить обо всех войнах.) И всегда этот человек-легенда был добровольцем. Он мог и не воевать. Но он выбрал для себя именно такую судьбу. В том числе, чтобы знать правду. И чтобы эту правду потом написать. Поэтому он добровольцем проходит "большие войны". Первую мировую. Хотя это была "не его война". Гражданскую в Испании. И Вторую мировую. Еще и потому, что ненавидел фашизм. В Испании он скажет Илье Оренбургу: "Что такое фашизм я знаю". Он действительно знал. Поэтому смело защищает осажденный фашистами Мадрид. И одновременно шлет смелые правдивые репортажи в американские газеты. Поэтому во время Второй мировой он на своем рыболовном катере преследует немецкие подводные лодки в Карибском море. Вместе с английскими летчиками бомбит гитлеровскую Германию. И со своим отрядом папа Хэм одним из первых входит в Париж. Да, без него не обходится и высадка союзных войск в Нормандии. Когда это не было тем авангардным представлением, на которое в начале июня безучастно смотрел его соотечественник Обама и жевал жевательную резинку.
Это - правда о Хемингуэе. И о том, как он ненавидел фашизм. Это он одним из первых поставил точный диагноз фашизму в 1937 году на втором Конгрессе американских писателей, куда прилетел из осажденного Мадрида: "Фашизм - это ложь, изрекаемая бандитами!" И констатировал: "Писатель, примирившийся с фашизмом, обречен на бесплодие". Резкий по натуре, он не пощадит и своих коллег: "В Испании я встречал английских, французских, русских, венгерских, немецких писателей, но не видел писателей американцев!"
Потому, наверное, логичнее было бы обозначить главным в творчестве Хемингуэя роман "По ком звонит колокол" - о войне в Испании. Или повесть "Старик и море", за которую он получил в 1953 году Пулитцеровскую премию, а на следующий год - и Нобелевскую. Но сам писатель был настолько алогичен, что, возможно, бы предложил роман-эссе "Праздник, который всегда с тобой". После таких страшных будней войны ему захотелось "Праздника..." Он бы предложил свою юность, "как бы беден ты ни был тогда". Легкость, которой ему так не хватало. Свою любовь, у которой он попросил прощение. Смысл жизни, который он познавал всю жизнь. И нам уже не узнать - познал ли... Он бы предложил свой Париж, и свои парижские улочки. Где запросто можно было познакомиться с Джеймсом Джойсом. Прокатиться на машине с Гертрудой Стайн. И непременно выпить со Скоттом Фицджеральдом... Он бы предложил свои дожди," когда каждый год в тебе что-то умирает, когда с деревьев опадают листья, а голые ветки беззащитно качаются на ветру в холодном зимнем свете. Но ты знаешь, что весна обязательно придет". И свое постоянное чувство голода. И свои замерзающие яблоки, потому что в доме нет дров. Где «ты жил в найденном тобой новом мире… Чудесный мир, который дарили тебе русские писатели. Сначала русские, а потом и все остальные. Но долгое время только русские...»
Это - Хемингуэй? Это - тот человек, кем он, возможно, хотел быть, но так и не стал.
"Праздник..." всегда стоял отдельно. И отдельно, наверно, лежит на книжных полках. И все же лучше знакомство с мощным Эрнестом Хемингуэем начать именно с него. И тогда другие произведения, очень лаконичные, отточеные, скупые приобретут иное понимание.
"Праздник, который всегда с тобой", возможно, совсем не основной в творчестве писателя. И так не похож на самого писателя. И на его творчество. Здесь искусство удачно гармонирует с искусом. Стиль со стильностью. Образы с образностью. Здесь другой язык, запах, вкус. А чувства не отделить от чувствительности. И главное - простота и глубина. И - юмор. По "Празднику" точно не скажешь - это типичный Хемингуэй. Это, скорее, Фицджеральд. Или Ремарк. Впрочем, что еще нужно для праздника? Чтобы он всегда оставался с тобой. До конца.
Самое поразительное, кажется, что "Праздник" написал очень молодой человек. У которого еще всё, всё впереди. При том, в то время Хемингуэю было уже почти 60. И все, все было позади. И уже много лет он жил на Кубе. И уже позади были войны, тяжелые ранения, несколько неудавшихся браков и тысячи разочарований. И обвинения США в дружбе с Фиделем Кастро. И в связях с революционной Кубой. И слежки ФБР. А впереди - психиатрическая клиника и такая быстрая и неразгаданная смерть.
И все же лучше начинать с конца его жизни, когда он увидел "Праздник". Условно говоря, это первое его произведение. И последнее одновременно. А потом уже можно идти к его юности, когда он был на войне... Хемингуэй начинается с конца. И в этом тоже его сила. И его единственная правда, которой он всю жизнь сопротивлялся.
Вообще, Хемингуэй - очень мужской писатель. Ведь, как ни крути, творчество - профессия эмоциональная, женская, хотя - как это ни парадоксально - занимаются ею в основном мужчины. И в общем-то численно в ней победили. Но это профессия о бабочках и цветочках. Которые могут порхать и расцветать даже во время войны. Во время страшных бомбежек. И во время голода тоже. Все равно - бабочки и цветочки неизбежны. Хемингуэй же хотел доказать, что это мужская профессия. Всей своей жизнью и своим "телеграфным стилем"... И все же, в конце жизни, он написал "Праздник". Наверно, через себя и профессию переступить невозможно. Иногда кажется, он жалел, что чисто мужской стиль сделал самоцелью. И даже в чем-то проиграл. И поэтому, возможно, иронизировал над Фицджеральдом. Хотя его талант сравнил с "узором из пыльцы на крыльях бабочки". Иногда подтрунивал над парнями "потерянного поколения", к которым он все же принадлежал, как бы тому не сопротивлялся.
Он сам был из "потерянного поколения". Термин, который появился благодаря ему. Сначала в литературных разговорах. И уже позднее в "Празднике". Хотя придумал его не Хемингуэй. И не Гертруда Стайн. А хозяин гаража, у которого молодой механик, переживший войну, не захотел исправить автомобиль Гертруды. И хозяин бросил ему в лицо: вы все - потерянное поколение... Уже никто не помнит имя механика, имя хозяина гаража, название этого гаража. А термин живет. Самый известный термин в литературе ХХ века. Великолепный термин, как заметил Хемингуэй. Для всех (наверно, увы) поколений... Хотя это Ремарк был потерянным и растерянным. Это Фицджеральд был потерянным и растерянным. А Хемингуэй... Это была сила! И все-таки. Все-таки, возможно, при всей своей силе, он был самым растерянным и потерянным. И потерянное поколение - это в первую очередь про него...
Хемингуэй, в речи при получении Нобелевской премии (на которую он так и не приехал, хотя потом эту речь опубликовали) завил: " Жизнь писателя, когда он на высоте, протекает в одиночестве... Избавляясь от одиночества, он вырастает как общественная фигура, и нередко это идет во вред его творчеству. Ибо творит он один, и, если он достаточно хороший писатель, его дело - изо дня в день видеть впереди вечность или отсутствие таковой..." Хемингуэй видел вечность. И писал о ней. В вечности он и остался. На высоте. В одиночестве. Как и еще 99 писателей, которые потрясли мир.

МИХАИЛ ВАСИЛЬЕВИЧ ЛОМОНОСОВ. «РОССИЙСКАЯ ИСТОРИЯ» («ЮНОСТЬ», №08, 2014)
Михайло Ломоносов. Наверное, его предки не раз ломали носы своим обидчикам. Ученый Ломоносов ломал всю закостенелую и губительную систему просвещения. Впрочем, носы он ломал тоже. Когда совсем уж было невмоготу...
Он, закаленный северным краем и ледяным океаном имел крутой нрав. Он, сын рыбака, не раз сражавшийся с морской стихией, всю жизнь потом сражался со стихией невежества. Бедняк, выдавший себя за дворянского сына и поступивший в Московскую славяно-греко-латинскую академию, стал одним из знаменитейших ученых мира... Русский крестьянин, выучившийся на академика.
Гениев рождается мало, но таких универсальных гениев рождаются единицы. "Он создал первый университет. Он, лучше сказать, сам был первым университетом…" Лучше, чем Пушкин, сказать нельзя. Университет со множеством факультетов, к каждому из которых Ломоносов имел отношение. Еще в школе, какой бы предмет мы не проходили - от физики до литературы, без Ломоносова не обходилось. Даже уроки изо! Даже за стенами школы. "Историк, Ритор, Механик, Химик, Минералог, Художник и Стихотворец - он все испытал и все проник" (А.С.Пушкин). Еще он создал великолепные мозаики, украсившие, например, стены Петропавловского собора. Придумал проект переустройства Петербургской академии наук. И утвердил основания современного русского литературного языка… Он, смельчак во всем, даже многие научные работы оформлял как речи в стихотворной форме!
А еще Ломоносов знал, что образование опасно. Возможно, опаснее всего. Но он не мог знать, что оно опаснее всего до сего дня! Грамотный человек пытается осмыслить свое существование на земле. Свое предназначение. И неизбежно проецирует это на общественную жизнь. И смысл жизни становится совсем, совсем иным. А это уже беда для тех, кто живет по принципу: государство для меня, а не я для государства… Именно это отчаянно ненавидел Ломоносов. Его, человека Вселенной, придерживающегося системы Коперника, с радостью сожгли бы на костре. Но, к радости, он все же родился в России. Которую так сильно любил, что порой почти ненавидел. В которую так сильно верил, что в конце жизни почти разуверился.

Перед смертью он сказал советнику Штелину: «Я умираю, я умираю, приятель! На смерть взираю равнодушно: сожалею о том, чего не успел довершить для пользы наук, для славы отечества и Академии нашей. К сожалению, вижу, что благие мои намерения исчезнут вместе со мною...» Ломоносов оказался прав. После его смерти будущий император Павел выразится за весь царский двор: "Что о дураке жалеть, казну только разорял и ничего не сделал..." Ломоносов оказался не прав. Потому что сделал для славы Отечества все, что возможно. И даже то, что невозможно вообще. Особенно нам.
Он ненавидел преклонение перед Западом – эту отталкивающую черту русских, непонятную и унизительную. И главное – неискоренимую. До потери чувства меры и собственного достоинства. До потери самой России… Похоже, его смысл жизни в итоге сводился к одному - русским в России нужно вернуться в Россию. Во времена Ломоносова это было понятно. Было понятно и после Ломоносова. Более чем понятно и теперь.
Трудно выделить какое-то главное его произведение, литературное или научное. Но все-таки особняком стоит «Древняя российская история от начала российского народа до кончины Великого Князя Ярослава Первого или до 1054 года». Правда, это - лишь первая часть задуманного большого исследования «Российская история». Он начал работу над ним в 1751 г. и продолжал вплоть до своей преждевременной кончины в 1764 г., когда окончательный вариант первого тома (правда, без обещанных примечаний к нему) был сдан в типографию. Работа вышла в свет через два года, уже после его смерти.
Во вступлении Ломоносов отмечает, что российская история подобна Римской, и если менее известна, то только из-за бывшего у нас недостатка в искусстве, «каковым греческие и латинские писатели своих героев в полной славе предали вечности». Ломоносов как великий российский просветитель поставил задачу: «Похвальными делами праотце в наших дать примеры: государям – правления, подданным – повиновения, воинам – мужества, судиям – правосудия, младым – старых разум, престарелым – сугубую твердость в советах, каждому незлобивое увеселение, с несказанною пользою соединенное». И это звучит как молитва… Он считал, что своими трудами сможет дать бессмертие русскому народу.
Михаил Васильевич Ломоносов сделал, пожалуй, главное: дал понять, что Россия в России есть. И русские могут не то что многое, а, возможно, всё. Для России. И не только... Грамотная элитная Россия и при Ломоносове как-то была. Правда, не русская элитная Россия. Кстати, на протяжении первых 18 лет существования Российской Академии наук, начиная от ее основания в 1724 году, все одиннадцать академиков были иностранцами. До прихода Ломоносова. Он стал первым русским – чужим среди своих. А «свои» контролировали всю науку, в том числе определяли, по какой истории будут учиться русские. У них был полный доступ к документам, архивам. Они решали, что сохранить, что уничтожить. Что переписать, что утаить. Что сочинить, что исказить.
И Ломоносов вступил в неравный бой. За честь государства российского. От имени российского народа. Сражался всякими способами. Кулаками, крепкими словами, эмоциями. По-русски… Но бой был неравным. В России побеждали иноземцы. Ломоносова называли не иначе как «русский варвар». Его несколько раз выдворяли из Академии, и, наконец, вызвали «на ковер». Но Ломоносова трудно было сломить. Он тут же пообещал одному из профессоров, что «зубы ему поправит». В итоге все одиннадцать академиков подписали жалобу на Ломоносова. В результате дальнейших интриг он был осужден на семь с половиной месяцев.
Вот тогда он и решил идти другим путем. И пошел на компромисс с государством. Ради государства. Он понял, что нет смысла состязаться с бездарными людишками в подковерных боях и интригах. Людишки здесь все равно побеждают. В конце концов, что лучше: быть под властью и сделать что-то важное для державы? Бороться с властью и ничего не достигнуть?.. Поэт Ломоносов написал прекрасную оду императрице Елизавете Петровне, которая пришла в восторг от стихотворения. И он заручился поддержкой императрицы. Дипломат Ломоносов нашел себе отличных покровителей в лице канцлера М. И. Воронцова и фаворита Елизаветы Петровны И.И. Шувалова. Теперь он сражался на другом уровне. И всегда просил не за себя. Он просил за Отечество. И отечество это понимало. Хотя и не всегда...
Первое, что он сделал – сломал систему. Он стал первым российским академиком. Ударение – на слове «российский»! Открытие Московского университета стало для него делом чести. Ломоносов был из народа. И об этом не забывал никогда. Его заветная мечта - уровнять в праве на образование всех, сбылась лишь частично. Крепостные по-прежнему не допускались к наукам. Но Ломоносов добился, что в Московском университете преподавание велось не на латинском языке, а на русском. И в отличие от европейских университетов отсутствовал факультет богословия… Университет стал крупным центром науки и культуры. Центром смелой, светлой прогрессивной мысли…
Сам Ломоносов был не из тщедушно-хлипкой интеллигенции. По-доброму злой человек. Иначе и нельзя. Добренькие интеллигентики не годятся для размашистых идей, великих исторических свершений. Здесь нужен именно смелый и отчаянный. Такой как Ломоносов.
Только в 1940 году Московский университет стал носить имя великого ученого. На пороге войны образование по-прежнему было одним из важнейшим приоритетов. Не забыла страна и о Ломоносове – идеологе отечественного просвещения. В 1949 году состоялась торжественная церемония закладки первого камня высотного здания МГУ. А уже через четыре года начались занятия. В тяжелейшие послевоенные годы всеобщей разрухи страна выделила деньги на то, чтобы исполнить мечты Ломоносова. Чтобы образование было доступным и бесплатным абсолютно для всех.
Ломоносов ненавидел все, что губило русскую науку и культуру. Не терпел преклоненных перед иностранщиной. Если бы сегодня Ломоносов увидел, что в "иностранном" вопросе ничего не изменилось… А образование вновь не для всех… Наверное, в этой ситуации он повел бы себя недипломатично. И кое-кому попросту, по-русски врезал...
Наша страна – странная. Она и впрямь ходит под Богом. Но если не было бы Ломоносова, то куда бы она зашла? Слава Богу, Ломоносов был. И мы до сих пор – в эпоху агрессивной научно-технической революции – пользуемся его знаниями. Хотя и не знаем, как жить дальше. Возможно, ответ прост: если родился бы один только Ломоносов, мы бы сумели, мы бы исправили, мы бы смогли. Один Ломоносов. Представляете, его одного было бы достаточно для погибающей страны. Хотя бы для начала… Он хотел всю страну сделать университетом. И верил, что когда-нибудь "Отечество мое молчать не будет". Как верили и еще 99 писателей, которые потрясли мир.

АЛЕКСАНДР ГРИН. АЛЫЕ ПАРУСА («ЮНОСТЬ», №09, 2014)
Он мог стать кем угодно. Александр Степанович Гриневский. Сын польского шляхтича, сосланного за участие в январьском восстании 1863 года в Вятку. Он мог стать ремесленником, переплетчиком книг, охотником, матросом, солдатом, банщиком, грузчиком... Все это и многое другое он перепробовал. Жизнь его была лишена детства. И она настолько была безрадостна, беспросветна и так бессказочна, что в принципе он мог стать и преступником. Впрочем, с тем же успехом он мог стать мещанином и обывателем. Или во всяком случае - озлобленным циником. Но он стал Александром Грином. Мечтателем и романтиком. Философом и психологом. Писателем и поэтом. А еще человеком, который все-таки думал, что мир не может быть злым. И так в мире быть не должно.
Кстати, он мог стать и профессиональным революционером (он годы провел в ссылках и тюрьмах за революционную пропаганду - "Мой революционный энтузиазм был беспределен..."). Мог стать партийным работником. Ведь Октябрьскую революцию он принял восторженно. Она захлопывала наконец-то дверь, за которой навсегда остались обывательская Вятка. Голод и унижение. Убогая квартирка, пропитанная плесенью и сыростью. И еще грязное окно в раздавленных мухах. За которым маленький мальчик видел не только ночлежки, мусор и дрожащие руки, просящие милостыню. Он видел всю Россию. Россию, в которой нет детства. Конечно, его спасали Джонатан Свифт, Майн Рид и Жюль Верн. Но разве они могли спасти его детство? Это потом он скажет: "А ведь детское живет в детях до седых волос".

А еще его в детстве спасали мечты о море. Которое он никогда не видел. Но знал, что оно есть. И оно не просто бесконечно, как мечта. Оно так же реально, как мечта... И уже позднее, когда пришла революция, он был уверен, что вот теперь, сейчас, немедленно он распахнет свое окно и увидит "Бегущую по волнам". И в синей глубине моря покажется "Блистающий мир". А еще к его каменистому берегу непременно сейчас же приплывут "Алые паруса"... Вон они, уже виднеются за солнечным горизонтом. И он босиком прибежит на берег и окунет руки в прохладные волны. И его мир наконец-то станет так понятен и прост. Как эти "Алые паруса". Как этот "Блистательный мир".
Но, как точно заметил Константин Паустовский, высоко ценивший его талант, "Грин принадлежал к людям, страдающим вечным нетерпением... Светлое будущее казалось Грину очень далеким, а он хотел осязать его сейчас, немедленно... Действительность не могла дать этого Грину тот час же... Если бы социалистический строй расцвел, как в сказке, за одну ночь, то Грин пришел бы в восторг... Но ждать он не умел и не хотел."
И поэтому Грин сочинил "Гринландию". Он сочинил свою страну. И свое море. Ведь первое слово, которое маленький Саша сложил из букв, было "мо-ре". Хотя он родился не у моря. Зато он умер у моря. Значит и мечты, бывает, сбываются. После смерти. Хотя это и грустно звучит.
Впрочем, сам Грин не был веселым человеком. Скорее - замкнутым идеалистом с нелегким характером и смущенной улыбкой. Словно извинялся и за свой характер. И за свой, единственный мир, неповторимый и прекрасный, который он сочинил. В котором смог жить и выжить. В одиночку. За свою "Гринландию".
Наверное, трудно жить в раздвоенном мире. Мире реальности и мире мечты. Мире быта и мире фантазий. Или легко? Ведь это не Грин бежал за реальностью, не он спорил с ней и ей не подчинялся. Все наоборот. Это реальность бежала за ним, спорила с ним и ему подчинялась. А он просто смирялся. Он просто молчал... Он вообще был молчаливым человеком. Что, возможно, в очередной раз спасало его от жизни. И уводило за ее пределы. Туда, где он мог встретить белый корабль с алыми парусами.
"Алые паруса" - это не просто одно из лучших произведений Грина. Это сам Грин. «Если бы Грин умер, оставив нам только одну свою поэму в прозе „Алые паруса“, то и этого было бы довольно, чтобы поставить его в ряды замечательных писателей, тревожащих человеческое сердце призывом к совершенству», - написал Константин Паустовский...
Однажды Грин в витрине магазина увидел игрушку - это была лодка с белым шелковым парусом. Он зачаровано смотрел на нее. И он, этот нетерпеливый человек, решил тут же написать повесть... Шла Гражданская война. Грин служил в рядах Красной Армии. И не переставал думать о повести. Которую уже назвал "Красные паруса". В честь революции. И в честь справедливой мечты. За которую он сражался и на войне, и в прозе. Он не переставал сочинять, даже когда заболел тифом. Даже когда голодным скитался по улицам Петрограда. И даже когда думал покончить с собой... В эти отчаянные дни ему помог Максим Горький. Он помог ему получить комнату в "Доме искусств". Именно здесь он и написал свое поэтическое произведение, которое в итоге назвал "Алые паруса". Так более романтично. Или - более фантастично. Ведь он уже начинал понимать, что не все мечты сбываются. Во всяком случае быстро. Скорее - понимать этого он не хотел. Он мечтал о быстрой мечте. «Трудно было представить, что такой светлый, согретый любовью к людям цветок мог родиться здесь, в сумрачном, холодном и полуголодном Петрограде в зимних сумерках сурового 1920 года, и что выращен он человеком внешне угрюмым, неприветливым и как бы замкнутым в особом мире, куда ему не хотелось никого впускать», - написал позже Всеволод Рождественский.
Горький одним из первых назвал "Алые паруса" шедевром и не раз зачитывал отрывки из притчи вслух. «Однажды утром в морской дали под солнцем сверкнет алый парус. Сияющая громада алых парусов белого корабля двинется, рассекая волны, прямо к тебе. Тихо будет плыть этот чудесный корабль, без криков и выстрелов; на берегу много соберется народу, удивляясь и ахая: и ты будешь стоять там...».
В "Алых парусах" - вымышленный городок. Вымышленное море. И небо тоже вымышленное. И даже земля. Вымышленное время. Вымышленное пространство. Вымышленные имена: Лонгрен, Эгль, Грэй. И, конечно, прекрасная Ассоль, чье имя "так странно, так однотонно, музыкально, как свист стрелы или шум морской раковины." "Счастье сидело в ней пушистым котенком..." Как же это похоже на Грина! Который иногда тоже кажется вымышленным писателем с вымышленной фамилией.
В "Алых парусах" Грин со свойственной ему категоричностью, даже морализаторством, проводит четкие границы добра и зла. Благородства и подлости. Милосердия и жадности. Как в сказке. И все же это не сказка. Здесь быль и небыль, реалистичность и фантастичность, романтизм и авангардизм переплелись настолько, что намеренная атмосферная сказочность выглядит просто чистой правдой.
А еще в "Алых парусах" много веры. Почти религиозной веры. И мотивы Библии поэтому неизбежны. Да последние будут первыми. Да бедные станут богатыми и поделятся с бедными. Да оклеветанные найдут правду и помогут другим оклеветанным.
Девочка Ассоль и ее отец Лонгрен... Их не любили в деревне. Над ними смеялись, на них клеветали, их дразнили. Только потому, что они были лучше, честнее, умнее. В мире лжи, цинизма и пошлости. В них бросали грязь и камни. Только потому, что Ассоль поверила в "Алые паруса". В свою любовь под алыми парусами. Ее считали умалишенной. И она вынесла все. Потому что вера - это больше, чем вера. Веру нельзя предавать. И продавать. «Море и любовь не терпят педантов».
"Алые паруса" легко перевести на музыку. Настолько оно музыкально. "Алые паруса" легко переписать стихами. Настолько оно поэтично. "Алые паруса легко изобразить на холсте. Настолько оно живописно. "Алые паруса" легко экранизировать. Настолько оно кинематографично... Фантазия Грина легка. В отличие от жизни Грина. Поэтому он выбрал фантазию. И только она стала для него реальной жизнью...
Грин всю жизнь куда-то бежал. Одесса, Баку, Севастополь, Феодосия, Старый Крым. Наверно, потому что верил, что счастье там, где его нет. Что идеальный мир там, где его нет. Но он бежал не от себя. Потому что счастье и идеальный мир всегда был с ним, в его неугомонной фантазии. Но не вокруг. Вокруг он его так и не нашел. Возможно потому, что его просто не существует. А, возможно, еще потому, чтобы дать право искать его нам. Даже если мы тоже его не отыщем. Право на веру в мечту мы не имеем право терять. Иначе мы так и останемся просто людьми без веры. Просто жалкими обывателями. Которые даже не способны подарить детство детям. Или хотя бы маленький кораблик с алыми парусами из игрушечного магазина.
Это произведение для всех времен, всех пространств и всех возрастов. Возможно, оно для Вселенной. Не даром планета "Гриневия" уже существует. В наше время, циничное и прагматичное, эта планета нужна как никогда. Потому что падение духа и упадок души неизбежно нуждается в творчестве Грина. И, возможно, в первую очередь, "Алые паруса" - именно для юношей, которые хотят стать мужчинами. Ведь чтобы стать мужчиной - необязательно покупать две тысячи метров шелка алого цвета. И не обязательно иметь свой белый корабль. Просто нужно быть способным на поступок. Обязательно благородный... На такой поступок был способен Александр Грин. Впрочем, как еще 99 писателей, которые потрясли мир.

ЭТЕЛЬ ВОЙНИЧ. ОВОД («ЮНОСТЬ», №10, 2014)
Вот уже ровно два года исполнилось нашей рубрике "100 книг, которые потрясли мир". И вдруг с удивлением замечаешь, что герои рубрики - исключительно мужчины. Похоже, даже женщинам свойственен мужской шовинизм. Возможно, это исторически и литературно-критически оправданно. Хотя история не терпит догм. Разве что литературная критика. Впрочем, даже у такой эмансипированной женщины, как Этель Войнич, в главной роли ее основных романов выступает мужчина.
Этель Лилиан Войнич. Родилась в хорошей английской семье. Настолько хорошей, чтобы неизбежно стать писателем, переводчиком, композитором. И революционером. Дочь известного английского ученого и профессора математики Джорджа Буля. Дочь талантливой преподавательницы математики и журналистки Мери Эверест. Внучка известного профессора греческого языка Эвереста. Племянница самого сэра Джорджа Эвереста, возглавлявшего геодезическую службу Британской Индии и в честь которого названа самая высокая вершина нашей планеты (который, что интересно, эту вершину так никогда и не увидел).

У Этель Лилиан жизнь просто должна была стать необыкновенной. Что это? Гены, корни, семейные традиции? Или атмосфера? Атмосфера времени - такого романтичного и такого бунтарского. Наверное, все вместе. Чтобы в свое время писательница неизбежно познакомилась с Энгельсом и Плехановым. Вышла замуж за польского революционера Михаила Войнича, сбежавшего из сибирской каторги. Чтобы одевалась в одно время только в черное в знак траура по такому несправедливому, такому смертельно-больному миру. Чтобы в Лондоне подружиться с политическими эмигрантами. Особенно русскими. И особенно с писателем и революционером Степняком-Кравчинским. Благодаря которому юная англичанка и отправилась в Петербург. И благодаря которому она сразу же нашла свое место среди революционной молодежи. Чтобы потом вернуться на родину и участвовать в "Обществе друзей русской свободы", созданном тем же Кравчинским. И работать в редакции эмигрантского журнала "Свободная Россия" и в Фонде вольной русской прессы.
Чтобы уже позднее перевести для своих соотечественников Лермонтова и Гоголя. Достоевского и Салтыкова-Щедрина. И песнь о Степане Разине, включенную в роман "Оливия Летэм". И литературу славянских народов. Чтобы позднее заставить английского читателя познакомиться с творчеством великого украинского поэта Шевченко, опубликовав сборник "Шесть стихотворений Тараса Шевченко" с очерком о его пламенной жизни. Кстати, Войнич - первая, кто открыл для Англии бессмертную лирику великого украинского поэта. Об этом, наверное, забыли сегодня на Украине. Вернее, заставляют забыть. Вернее, даже не знают об этом. И знать не хотят. Как и не хотят знать самого Тараса Шевченко. Что ж, пусть его помнят в Англии. Как помнят в России.
А Этель Войнич когда-то, в конце XIX века уехала ненадолго в Россию, чтобы навсегда ее полюбить. Чтобы гораздо, гораздо позднее, уже в середине ХХ века в нелюбимой ею Америке написать ораторию "Вавилон", посвященную свержению самодержавия в России. Наш человек. Умерший, увы, далеко не в нашей стране.
Впрочем, Россия отвечала ей не меньшей взаимностью. В отличие от той же Америки и других европейских стран, которые устроили "заговор молчания" ее произведениям. Которые возненавидели писательницу за идейность, смелость, независимость и справедливую борьбу за тот мир, в котором возможно ходить не в черном, а светлом. А в родной Англии ее имя принципиально не упоминалось ни в справочниках, ни в литературоведческих трудах.
До сих пор на Западе ее не хотят простить. Ее, отважно бросившую вызов этому самому Западу. Его морали, его бездуховности и наглости, которая за два века почти не изменилась. Разве что в гораздо худшую сторону. Гораздо... Только Россия от всего сердца благодарно приняла писательницу-англичанку. Прошлая Россия. Потом СССР. И есть надежда, что новая Россия примет ее не с меньшей любовью и благодарностью.
Что еще могла написать Этель Войнич, вернувшись когда-то из России? Конечно, революционный роман "Овод". Что еще могла написать Этель Войнич, вернувшись когда-то из России? Конечно, романтичный роман "Овод". Что еще она могла написать, вернувшись когда-то из России? Конечно, интернациональный роман "Овод".
В России роман был сразу же напечатан. Его приняли восторженно. Несмотря на многочисленные запрещения царской цензуры (так, в 1905 году был конфискован весь тираж "Овода"). Им зачитывалась прогрессивная интеллигенция, рабочие и крестьяне. За годы Советской власти "Овод" был издан 155 раз общим тиражом более 9 миллионов экземпляров! Он был переведен на 24 языка народов СССР! Сколько раз ставились инсценировки романа в театрах. Были написаны три оперы. И осуществлены три киноэкранизации. Только в нашей стране!..
Этель Войнич прожила долгую жизнь - 94 года. И написано ею было не так много. Пять романов. Три из которых о судьбе Артура Бертона - Овода. Но одного "Овода" для писателя может быть вполне достаточно, чтобы понять, что творческая жизнь удалась. Даже если сама жизнь удалась не очень. Как у Войнич.
Это роман о революционной Италии 30-40-х годов. Впрочем, Италия - лишь фон. Действие романа могло происходить в какой угодно стране - Англии, Германии, Франции... И, безусловно, в России. Народный протест, борьба за справедливость, подвиг. Деспотизм, национализм, трагизм... В какой угодно стране земного шара.
"Прошлое принадлежит смерти, а будущее - в твоих собственных руках". Это строки из стихотворения Шелли, любимого поэта героини романа Джеммы Уоррен и самого Овода. Это строки для всех на Земле... Впрочем, Шелли был и любимым поэтом Войнич. Поэтому она в унисон ему когда-то сказала: "Берите его, будущее, пока оно ваше, и думайте не о том дурном, что вами когда-то сделано, а о том хорошем, что вы еще можете сделать..."
В романе Войнич сумела гармонично соединить два стиля - критический реализм и героический романтизм. Что придало сюжету драматичность и динамику... А сюжет действительно стремительный и пронзительный.
Главный герой Артур Бертон. В начале автор придала его внешности обаятельные, даже женственные черты. Чтобы подчеркнуть идеализм и романтизм героя. У которого в жизни было три божества: падре Монтинелле (который окажется его отцом), любимая девушка Джемма (которая обвинит его в предательстве) и Италия (хотя итальянцем он не был). Два из трех его предали. Но Италия... Нет, это не просто Италия. Это идея. А идеи не предают, особенно, если ты посвящаешь им жизнь. И смерть тоже. Поначалу главный герой искренне верил, что религия и революция вполне сочетаемы: "Ведь назначение духовенства - вести мир к высшим идеалам и целям, а разве не к этому мы стремимся." И еще: "Священник – проповедник христианства, а Христос был величайшим революционером"...
Затем, когда по сюжету романа минуло 13 лет, автор безжалостно меняет внешность героя. Его не узнают даже самые близкие. Шрам, трость, сарказм и безверие. И наделяет его ядовитым прозвищем - Овод. Войнич уничтожает все, что было дорого Артуру в начале. И полностью опровергает его слова и его веру. Как автор, который писал в конце XIX века, когда атеизм стал основой справедливой борьбы, а справедливая борьба - атеизмом. И все же... Иногда кажется, что именно Овода, этого непримиримого бунтаря, революционера, атеиста и мученика автор (вольно или невольно) сравнивает с Христом. И его смерть тоже сравнивает. И это - апофеоз романа... Овод сам командует своим расстрелом. Но солдаты не хотят, не смеют его убить, многие еле сдерживают слезы. И каждый надеется, что "смертельная пуля будет пущена рукой соседа". Раненый, истекающий кровью Овод не перестает смеяться и над теми, кто его убивает и над собственной смертью. Потому что уже когда-то сказал: "Даже и две минуты не хочу быть серьёзным, друг мой. Ни жизнь, ни смерть не стоят того". А смерть мучительно долго приходит к нему. И жизнь мучительно долго уходит... И по-прежнему Овод сам отдает последние слова команды: "Держать ружье!.. Целься!" И его вера в будущее настолько велика, что кажется, он верит не просто в товарищей, которые будут сражаться за него. Он верит в бессмертие. Потому что "свою долю работы я выполнил, а смертный приговор — лишь свидетельство того, что она была выполнена добросовестно."
Уже позднее, кардинал Монтанелли, который сделал выбор между Христом и своим собственным сыном (выбор, закончившийся казню), скажет толпе, застывшей в мертвой тишине: "Но кто из вас подумал о страданиях бога-отца, который дал распять на кресте своего сына?" Овод никогда бы не принял эти слова. Он не верил небу. Он верил земле. Но автор "Овода", наверное, принимала. Можно обожать героя своего романа, но не обязательно быть с ним во всем заодно.
Недаром "Овод" так любил Николай Островский. Недаром "Овод" так любил Павка Корчагин:"Отброшен только ненужный тра¬гизм мучительной операции с испытанием своей воли. Но я за основное в "Оводе" — за его мужество, за безграничную вы-носливость, за этот тип человека, умеющего переносить страда¬ния, не показывая их всем и каждому. Я за этот образ револю¬ционера, для которого личное ничто в сравнении с общим..." Недаром "Овод" был любимым романом Алексея Маресьева, Зои Космодемьянской, молодогвардейцев, Юрия Гагарина...
Личное ничто в сравнении с общим... Это не только "образ революционера". Это даже не стиль жизни. Это - смысл жизни. Примета таланта, гения. И - очень редкой женщины. Для которой личное было ничто в сравнении с общим. Поэтому она выиграла и прошлое, и будущее. Даже если бы она осталась единственной женщиной среди 100 писателей, которые потрясли мир.

ИВАН АЛЕКСАНДРОВИЧ ГОНЧАРОВ. ОБЛОМОВ («ЮНОСТЬ», №11, 2014)
Осенний день. Хмурый или солнечный. Дождливый или улыбчивый. Вряд ли нам это узнать. Новом Никольском кладбище Александро-Невской лавры. Более 30 венков. От всех вузов Москвы и Санкт-Петербурга. От газет и журналов. От музыкального сообщества. От людей. Огромная траурная процессия. За гробом. Великого русского романиста. Ивана Александровича Гончарова. Который всю жизнь хотел покоя. И наконец, в 79 лет, его обрел. Хотя, без лукавства, он из тех, немногих, кто обрел его и при жизни. Во всяком случае - максимально к этому приближался.
О, О, О!.. Или - Об, Об, Об!.. "Об-ыкновенная история". Обыкновенного "Об-ломова". Которая заканчивается обыкновенным "Об-рывом". Вернее - краем обрыва. На котором почти всегда стоит Россия. И, кстати, удерживается. На краю... Может быть, великий писатель Гончаров был героем обыкновенной истории Обломова на краю обрыва?

Нам этого уже не узнать наверняка. Хотя интересно, написал бы Обломов роман "Гончаров"? Наверное, написал бы, будь помоложе. Или постарше. Но возрасте за тридцать, когда мы его узнаем, - вряд ли. Гончаров и Обломов не были близнецами. Но для истории это уже не имеет значения. Кто написал романы на букву "О"? Конечно, Обломов. Ответ неверный. Все-таки Гончаров. Если бы Обломов написал роман "Гончаров", он бы Обломовым просто напросто уже не был. И в историю мировой литературы не вошел.
Впрочем, у Ивана Гончарова было прозвище - господин де Лень. По воспоминаниям некоторых современников, он был наискучнейшим и ленивейшим домоседом. Да и жизнь его кажется необыкновенно обыкновенной. Особенно на фоне всех остальных писателей, биографии которых читаешь взахлеб, как авантюрные или сентиментальные романы. Когда даже их романы порой отходят на второй план. Не поэтому ли Гончаров и оригинален? А, возможно, он просто оказался загадочнее других? И просто-напросто скрыл свою жизнь...
Родился он в обыкновенном провинциальном Симбирске. Узкие улочки. Скривленные дома. Дощатая мостовая. Даже дожди крапают не хотя. Все сонно, лениво, медлительно. Разве что хочется зевнуть. Так и вертится на языке: " За-ха-а-р!.." А маленький Ваня Гончаров ищет и находит свой настоящий, живой мир. В книгах. Уже в детстве им прочитаны Ломоносов, Фонвизин, Державин, Карамзин, Вольтер, Руссо. "Я с 14-15 летнего возраста, не подозревая в себе никакого таланта, читал все, что попадалось под руку, и писал сам непрестанно..."
Затем были Московское коммерческое училище, которое он сразу же невзлюбил. И словесный факультет Московского университета, в который он влюбился мгновенно. Еще бы! Ведь в ту пору там учились Лермонтов, Белинский, Герцен, Станкевич. Хотя от их политических споров он держался в стороне. Может, просто ленился спорить? А вот Пушкина, который посетил Московский университет в 1832 году, он уже боготворил.
Затем - опять сонный Симбирск, канцелярия губернатора. И, наконец, Петербург. Опять та же скука. Мелкое чиновничье в департаменте Министерства финансов. И далеко не мелкое к нему отвращение. "Если бы Вы знали, сквозь какую грязь, сквозь какой разврат, мелочь, грубость понятий ума, сердечных движений души проходил я от пелен и чего стоило бедной моей натуре пройти сквозь фалангу всякой нравственной и материальной грязи и заблуждений, чтобы выкарабкаться на ту стезю, на которой Вы видели меня, все еще... вздыхающего о том светлом и прекрасном человеческом образе, который часто снится мне..."
Отдельный человеческий образ, а не человеческое общество. Не в этом ли главное заблуждение Гончарова? Или просто характер? Талантливый и тем более гениальный писатель никогда не может быть аполитичным и равнодушным. И тем более рукоплескать злу. Даже если он всегда в стороне, его творчество всегда на стороне. Стороне правды. И справедливого общества. Жить в обществе и быть свободным от него, наверное, все-таки нельзя. Но писать гениальные книги и быть свободным от них, наверное, иногда можно. "Он поэт, художник - и больше ничего. У него нет ни любви, ни вражды к создаваемым им лицам, они его не веселят, не сердят, он не дает никаких нравственных уроков ни им, ни читателю, он как будто думает: кто в беде, тот и в ответе, а мое дело сторона." Это Белинский о Гончарове... " За-ха-а-р!.."
И вдруг Гончаров, этот господин де Лень, прерывает работу над "Обломовым" и отправляется в кругосветное путешествие на парусном военном фрегате «Паллада» в качестве секретаря адмирала Е.В. Путятина. Да уж, сам Обломов, наверное, упал бы с дивана, узнав об этом. Но Гончаров Обломову не изменяет. Шторм, взрывы волн, ослепляющий блеск молнии. И луна. Что может быть красивее?! Его несколько раз вызывали на палубу полюбоваться красотами: вы же писатель! "Молния как молния, только без грома, если его за ветром не слыхать. Луны не было. "Какова картина?" – спросил меня капитан... "Безобразие, беспорядок", – отвечал я", - вспоминал Гончаров. И парадокс: "Фрегат "Паллада" до сих пор признан одним из лучших произведений о морских путешествиях. Нет, конечно, не парадокс. Это ведь Гончаров, а не Обломов. Возможно, писатель всю жизнь доказывал, что Обломов никакого к нему родственного отношения не имеет. Впрочем, своим сильным творчеством он это доказал.
Но "Обломов", как бы этого не хотел автор, стал самым лучшим его произведением. Причем одним из тех, уникальных, которые нужно в идеале прочесть три раза в жизни. В юности, чтобы со свойственной юношеской энергией, осудив Обломова, заявить: я так жить не хочу. В зрелости, когда начинаешь обожать Обломова, завидовать и пытаться ему подражать. Лежа на диване. Чтобы наконец вскочить и заявить: я так жить все-таки не хочу. И в старости. Возможно, уже возненавидеть его или сильно пожалеть. И сказать: я так умереть не хочу.
Это поразительный роман. Без сложного сюжета, без стремительной фабулы. Медлительный и терпеливый. Словно о смене времен года. Весна. Обломов просыпается (на пару сотен страниц просыпается!) Летом влюбляется. Осенью скучает. Зимой засыпает... Роман наделал столько шума! Славянофилы разглядели в обломовщине чуть ли не лучшие черты русской жизни, этакий патриархальный уклад. Либералы-западники - проявление "русской национальной болезни". Социал-демократы утверждали, что обломовщина ни что иное как социальное явление, следствие крепостничества...
И все же секрет успеха роман был в чем-то большем. Наверное, в том, что в каждом из нас неизбежно живет Обломов. Даже, если мы уверены, что не живет. Даже если мы такие деятельны, как Штольц, даже если мы такие идеалисты, как Ольга Ильинская. Даже если мы европейцы или азиаты. Есть такая партия - имени Обломова. И Гончаров ее создал своим бесспорным талантом. Когда любому из нас хоть раз в жизни хочется укутаться в уютный персидский халат и залечь на диване, укрывшись с головой одеялом. И пусть даже муха жужжит на окне. И паутина блестит в углу. На столе тарелка со вчерашнего ужина. И графин с недопитой наливкой. "Глядишь, кажется, нельзя и жить на белом свете, а выпьешь — можно жить!.." А за окном - мягкий рассвет. Или это уже закат? И помечтать можно о чем-нибудь этаком. В общем-то ни о чем. И сон увидеть наиприятнейший. О своем райском детстве. И почувствовать прикосновение теплых маменьких рук. И вдохнуть жар самовара. А у печи увидеть медведя из нянькиных сказок. И пробежаться по пшеничному полю. А потом проснуться, зевнуть. Взять книжку и отбросить тут же ее. Поморщиться, потому что накопилось куча пренеприятнейших дел. Да ну их! Дела могут и подождать. А там, глядишь, и сами собой разрешаться. Ну разве не красота? Не свобода?
И в этом однообразии дней есть некая вечность. Это Мцыри у Лермонтова хотел прожить три дня на свободе, чем в неволе всю жизнь. Обломов же выбрал для себя вечную свободу. И, как ни парадоксально, но в этом ничегонеделаньи есть тоже протест. Вызов миру и обществу. Почти как у Чацкого. С одним отличием - протест молчаливый. И что правильнее: не совершать зла? Или делать добро? Ведь любое общение - это и зло, и добро неизбежно. Это они, штольцы, пусть вращаются в обществе, путешествуют, гребут деньги лопатой, преклоняются перед сильными, зарабатывают чины. Обломов выбирает свободу. Даже если она ограничивается диваном. И глотком холодного кваса. И дождливым окном. И персидским халатом. И пустыми мечтами. И потерей любви и мечты. И неизбежной Агафьей Матвеевной... "За-ха-а-р!"
Общество, в котором жил Гончаров было далеко не справедливым. Пушкина и Лермонтова довело до могилы. Шевченко забрало в солдаты. Чаадаева объявило сумасшедшим. Салтыкова-Щедрина упекло в ссылку. А Гончаров пишет роман о скуке и о потере смысла жизни. Может быть, для того, чтобы нам удалось преодолеть скуку и найти смысл в жизни? Или хотя бы попытаться? Даже, если на диване.
Впрочем, сегодня этот роман современен как никогда. Увы, но общество все конкретнее делится на обломовых и штольцев. Только обломовы гораздо менее чисты и непорочны. А штольцы более наглые и безнравственные. А где же третьи?
Последние двадцать лет великий писатель Гончаров прожил в полном, почти болезненном уединении. Без семьи, без близких друзей. Уныние и одиночество. Он умер от воспаления легких в Петербурге. Свою литературную собственность завещал семье старого слуги... "За-ха-а-р!.."
"Без жертв, без усилий и лишений нельзя жить на свете: жизнь - не сад, в котором растут только одни цветы..." Конечно, Иван Александрович Гончаров не был Обломовым. Он прошел и через жертвы, и через усилия, и через лишения. Порой в одиночестве. Он искал свой цветущий сад. Потому что честно спрашивал себя: "зачем жить?" А не "как жить?". И, наверное, находил ответ. Для всех нас. Впрочем, как и еще 99 писателей, которые потрясли мир.

ФРЭНСИС СКОТТ ФИЦДЖЕРАЛЬД. "ВЕЛИКИЙ ГЭТСБИ" И АМЕРИКАНСКАЯ ТРАГЕДИЯ («ЮНОСТЬ», №12, 2014)
Иногда кажется, что он сочинил свою жизнь. Легко и мучительно. Точно так же как сочинял свои романы. Легко и мучительно. Словно не судьба нагнала его. А он захотел, чтобы его судьба была именно такой. Чтобы "американская мечта" закончилась неизбежной американской трагедией. А джаз неизбежно оборвался реквиемом. Впрочем, не нам судить его судьбу. А он, вполне возможно, ее бы запросто оправдал. Ее "Крушение". И вполне возможно не задумываясь бы ее повторил. Фрэнсис Скотт Фицджеральд. Классик американской литературы "потерянного поколения", познавшего первую мировую войну. Писатель редкого и щедрого таланта. Рано познавший, что за талант расплачиваются. За свой талант, такой неуловимый, такой неповторимый, такой нежный и лиричный, как "узор бабочки на стекле" или узор на замерзшем окне "в одно прекрасное утро"... За свой талант он заплатил дорого. Слишком дорого.

Хотя все начиналось с "эпохи джаза". Термин, придуманный Фицджеральдом. И сам писатель стал неким символом этого времени, возможно, его талисманом. Или пророком. Нет - скорее, заложником. Эпоха от первой мировой до великой депрессии. Он не просто придумал этот термин. Он откровенно принял эту эпоху. И стал жить по ее законам. Слишком уж откровенно. Когда «Всю страну охватила жажда наслаждений и погоня за удовольствиями». До экономического кризиса 1929 года еще так далеко! А пока "Америка затевала самый массовый, самый шумный карнавал за всю свою историю". И в это время всеобщего карнавала Фицджеральд надевает карнавальный костюм. В это время всеобщего маскарада примеряет на лицо маску. Как весело жить! Сиюминутно. Плевать на честный труд! Плевать на своих отцов и дедов! Места для Бога нет. Можно все взять от жизни здесь и сейчас! И так хочется, чтобы праздник никогда не кончался. Брызги шампанского, ананасы в шампанском, и жизни мы смеемся в лицо. И жизнь смеется в лицо нам. Да будет вечный праздник. Хотя праздник не может длиться бесконечно. Но им, ребятам из джаза, такого ритмичного, хаотичного, так не кажется. А почему бы и нет?. Главное, чтобы наступило "прекрасное утро". И потом - все сначала... Пьяно и весело жить! И утолять жажду жизни. Но жизнь получается все таки, как с похмелья. И это понимал Фицджеральд. И мало кто понимал его. Что на этом карнавале-маскараде он оставался собой. Мучеником и..каким-то очень уж посторонним.
Он всю жизнь доказывал, что необходим этому миру. Что не только -мир для него, но и он для мира. И Назван Скотт был в честь своего двоюродного прадеда, автора текста государственного гимна США " Усеянное звездами знамя" Фрэнсиса Скотта Ки. Его семья из знатного рода (ирландских корней) знала и богатство и разорение. Фицджеральд получил прекрасное образование в престижном Принстонском университете. Но его не раз обвиняли ( в том числе и его друг-соперник Хэмингуэй), что он очарован миром богатых, так "не похожих на нас с вами". Легенда о Фицджеральде. Которая убивала истину. Писатель был гораздо умнее этой легенды. Его творчество не нуждалось в демонстрации ужасов войны, крови и пота. В отличие от творчества того же Хемингуэя. Искусство имеет право быть разным. В этом его сила. Разным подчерком писать об одном мире. Творчество Фицджеральда просто тоньше и глубже доказало, что он сам был полон "незатухающей ненависти" к этим "непохожим". Прекрасно понимая, что осуществление "американской мечты" - всего лишь иллюзия, которая приведет к неизбежной расплате. Но легенда о Фицджеральде навязчиво завоевывала место под солнцем. Гертруда Стайн писала, что он "создал новое поколение". Значит и виноват? В поколении гламурных бездельников, разрушителей, преклоняющихся перед золотым тельцом? В чем еще виноват? В своей любви к Зельде? Такой экзальтированной, такой остроумной и умной, и такой сумасшедшей? За любовь не судят. Это его любовь. И его муза. Музу не судят тем паче. Музы, как и творчество - разные. Может, Зельда и была "главной ошибкой" Фицджеральда. А, может, без нее он вообще бы не стал писателем?
Не все спокойно (трезво?) переживают свой взлет. И не все - падение. Он спокойно не пережил ни то, ни другое.
А пока - "По эту сторону рая" его ждал ошеломляющий успех. Судьба повернулась к нему лицом. Молодость, слава, любовь. Что еще нужно в жизни? "Прекрасные, но обреченные" в эпоху "сказок о веке джаза" не думали о своей обреченности. Хотя, как знать...
Самым великим его романом стал "Великий Гетсби". Автор и сам считал его вершиной творчества. Время это проверило. «Великий Гэтсби» является обязательным для прочтения в старших классах средней школы и в вузовских дисциплинах во многих англоязычных странах. А в 1998-м году был опубликован список ста лучших англоязычных произведений двадцатого столетия по версии издательства Modern Library, в котором роман Фицджеральда занял вторую строчку.
Этот роман можно назвать и "Утраченные иллюзии" и "Американская трагедия". И даже - "Братья Карамазовы". Сам писатель сравнивал "Гэтсби" и "Карамазовых", указывая на обожаемого им Достоевского как на идеал творчества: "Великий Гэтсби" - не столько драма отдельной личности, сколько драма большой идеи, получившей ложное воплощение". Но Фицджеральд назвал его "Великий Гэтсби". Здесь и ирония, и разочарование. Ложное и истинное. И между ними - Гэтсби. Ложное время "самой дорогостоящей оргии" под звуки сумасшедшего джаза. Время, которое уничтожило не одну жизнь. Гэтсби, великий незаурядный Гэтсби, типичный американский "мечтатель", даже влюбленный романтик, с грустью взирающий на звездное небо. Всего лишь на деле нувориш, спекулянт спиртным. И не только. Всю свою жизнь он посвятил убогой, дешевой цели. Богатству. Убога и дешева его любовь, к ногам которой он бросил всю свою судьбу. И за которую заплатил дорого - жизнью. Убог и дешев его "праздник жизни", где гости - манекены в гламурных нарядах. И ни одного друга. И пустота разговоров, где в голосах "звенят деньги". Сплетни, безвкусная роскошь и фейерверк, затмевающий настоящие звезды.
А истина в том, что этот насквозь фальшивый праздник не может не закончиться "взрывом". В финале три смерти. Только на первый взгляд кажется, что смерть Гэтсби бессмысленна. Нет, это типичная "американская трагедия". Потому что способы, которые Гэтсби выбрал для осуществления "американской мечты" - далеко не чисты и не честны. И все же Фицджеральд оставляет место для искреннего сочувствия к Гэтсби. Может быть, из-за яркой неоднозначности героя. Или его тайны. Или интеллигентности, которая гораздо интеллигентней, чем у всех этих аристократов. И все же ни за какие деньги не купить любовь, совесть, биографию, дружбу, счастье. И праздник. И даже "одно прекрасное утро". "Гэтсби верил в зеленый огонек, свет неимоверного будущего счастья, которое отодвигается с каждым годом. Пусть оно ускользнуло сегодня, не беда — завтра мы побежим еще быстрее, еще дальше станем протягивать руки… И в одно прекрасное утро… Так мы и пытаемся плыть вперед, борясь с течением, а оно все сносит и сносит наши суденышки обратно в прошлое..."
Самым последним романом стал - "Последний магнат", который имел все шансы затмить "Великого Гэтсби", если бы Фицджеральд его дописал. Потому что на смену "эпохи джаза" пришла "эпоха красных". Мало кто знает, что Фицджеральд понял эту эпоху. И ее масштабы, и значимость. Или знать не хотят? Что коммунист Бриммер далеко не случайный герой его последнего романа.
А между этими романами - "Ночь нежна". Но для писателя наступала просто ночь. Как-то быстро судьба повернулась к нему спиной. К концу 20-х годов его популярность упала. До самой смерти он вынужден был выживать, зарабатывая коммерческими рассказами и сценариями. Над ним с удовольствием произдевались и издательства, и Голливуд. По его же словам его использовали, как чернорабочего. Он им отомстил после смерти. Когда и издательства, и Голливуд уже дрались за право его издавать и экранизировать. (Или то, как скептик Домье из фильма Феллини «8 1/2» считал по-настоящему великим художником единственно Фицджеральда…). А тогда он мучился, он сжигал себя, пытался свести счеты с жизнью. Любовь оказалась больной. Друзья предавали. Тяжелее всего он переживал, когда Хемингуэй бросил в него ироничную и резкую фразу в "Снегах Калиманджаро" о "бедняге Фицджеральде" и его "восторженном благоговении перед богатыми". Легенда не умирала. Истина еще не родилась. Накануне сорокалетия писателя посетил прыткий корреспондент из «Нью-Йорк пост» и нашел его не в лучшей форме. В юбилейной статье Фицджеральд был назван «писателем-пророком послевоенных неврастеников». Он умер в 44 года. Ни одна книга его уже не печаталась. На столе лежал последний роман "Последний магнат". Незаконченный. Как жаль, что так все закончилось...
В письме к дочери Фицджеральд как-то написал: «Поэзия — это или огонь, горящий в твоей душе как музыка в душе музыканта, как марксизм в душе коммуниста. Или ничто, пустое и скучное дело». Фицджеральд выбрал огонь, а не пустоту. Он сжигал свою жизнь. Ради того, чтобы под магическую музыку слов зажечь огонь в сердцах читателей. И зажег. Навсегда. Как и еще 99 писателей, которые потрясли мир. ▲