ГЕОПОЛИТИКА ПОЭЗИИ / Красота спасает мир уже давно, а поэзия помогает ему не потерять голос / Максим Замшев, Член Союза писателей России, секретарь исполкома МСПС

Поэзия… Сколь значимо это слово для мировой цивилизации и сколь судьбоносно его значение для будущего мира! Когда рассуждают о будущем поэзии, когда ставят под сомнение ее значимость, мне, ей Богу, становится смешно. Что как ни поэзия является главным выражением национального духа народа, что как ни поэзия ведет человека к абсолютному представлению о красоте мыслей, чувств, отношений?!

Мне приходилось слышать от многих серьезных писателей нечто демагогическое: что за дело стихи писать? Это каждый дурак может. Заблуждение, которое, конечно можно прощать или не прощать, но лучше разобраться, от чего оно происходит, и какова реальная ситуация в русской и мировой поэзии. Здесь надо выделить, как мне представляется, несколько системных пунктов, без которых понять будущее поэзии будет затруднительно тем, кому небезразлично существование этого самого высокого из видов искусств.

В первую голову, придется развеять высоколобое писательское утверждение, что писать стихи легко. Корни этого заблуждения в том, что высочайшие образцы поэзии, необычайно кларистичны. Гармоничная совершенная красота создает ощущение обманчивой легкости, легкости возможного подражания и повторения. Это вам не рядовая проза, и не тома диссертаций, где подчас результат достигается часами, проведенными за столом!

Увы и слава Богу, количество переходит в поэзии к качество вовсе не обязательно. Запечатление краткого лирического мига – вот задача поэзии, а оно не может быть мучительным. На эту тему рассуждал, кстати, не самый ярый враг фундаментальности в искусстве И. В. Гете, утверждая, что в творчестве не должно быть ничего мучительного. Но мало кто ведает, какую жизнь надо прожить, чтобы добиться такой быстрой и немучительный аккумуляции впечатлений!

КОММЕРЦИЯ КАК ДВИГАТЕЛЬ РЕГРЕССА

Я очень не люблю ориентироваться на некую сумму мнений о литературе. Это то, чем многие годы грешит наша литературная наука, страшно далекая не только от народа, но и от самой литературы. Увы, последние десятилетия, полные каждодневного человеческого ускорения и бесконечного выматывания жил в борьбе за существование, как-то не отвечают пристальному чтению, чтению, когда душа не дремлет, а все человеческое вещество впитывает энергетические потоки, которыми неизменно и обязательно пронизан любой художественный текст. Такая нехватка времени и дефицит духовных усилий приводит к тому, что многие высказываются о том, чего не читали и в глаза не видели, и систему своих мнений строят на этих заведомо непроверенных, а порой и ложных постулатах.

Отсюда рождаются чудовищные «истины», которые цинично тиражируют верные слуги книжно-издательского бизнеса. Одна из них звучит так: поэзия не коммерческий товар, его никто не купит, а клевать будут только на известные имена типа Евтушенко, Вознесенского, Дементьева, Макаревича или просто на сочинителей убогих текстов известных песен.

Как человек, стремящийся во всем сохранить чистый  и прямой подход, и, отметая все отрицательное и положительное, что знал и слышал, а также свой прежний, не очень запоминающийся читательский опыт, я решил внимательно почитать, для примера, Евгения Евтушенко, недолго думая, купив в первом попавшемся книжном его первый попавшийся двухтомник.  Боже мой, друзья моя! Несчастное сердце мое заколотилось в бешеном ритме от величайшей несправедливости. Это вот то единственное, что проходит сквозь коммерческое сито? Я знаю сотни русских поэтов, которые неимоверно выше этой словесной белиберды и рассчитанных на разные власти внешних эффектов.

Но полно, не будем горячиться. Явление есть явление. Может быть, меня гложет зависть к таланту или во мне вы вырабатывается некий комплекс неполноценности? Ведь число поклонников Евтушенко велико, и многие превозносят его на пьедестал весьма искренне, и при этом их не назовешь людьми совсем уже темными и неначитанными. Не бывает так, чтобы я один был умный, а все остальные дураки. Случаи тотального затмения мозгов в истории известны, но все же достаточно редки. Значит, надо разбираться. Значит, не стоит уповать и лелеять первую эмоцию от чтения. Надо дать Евтушенко и другим «кумирам» шанс, почитать еще, вникнуть. Я выбрал время, коего в наше время, увы, не так уж много, и стал вчитываться в тех поэтов, которые имеют всенародную популярность. Результаты этого эксперимента не сильно отличались от моих первых впечатлений. Евтушенко, Вознесенский, Рождественский, - эффектно, ловко, но ничего, что затрагивает по-настоящему, сплошная риторика, декларативность, Ахмадулина – претензии на тонкость, но исполнение весьма корявое, Макаревич – просто беспомощно, Дементьев – без комментариев. Но все эти мои эмоции не отменяют их популярность! На мое мнение можно плюнуть и растереть! В чем же тайна? Есть ли во всем этом хоть капля здравого смысла?

Тайна сия не так уж велика, как может показаться на первый взгляд. Вспомним жизнь благословенного, и так трагического преданного и погибшего советского общества. На этой прекрасной мифологической теперь Атлантиде было много разного. Я вовсе не сторонник выявлять в советском общественном устройстве признаки махрового тоталитаризма. Свободы в нем, как теперь выясняется, было больше, чем в тупом капитализме, к которому теперь скатился весь мир. Жаль, раньше этого не понимали даже поэты. Но отрицать некую регламентированность в общественном и человеческом устройстве тех лет едва ли целесообразно. Эта регламентированность обеспечивала в обществе стабильность и комфорт. Упорядоченность и унифицированность жизни гарантировали уверенность в завтрашнем дне.

Платой, неким противовесом в подобной ситуации естественным образом выступала некоторая нехватка духовного и физического маневра. Требовалось, чтобы отдельный индивидуум соответствовал правилам игры. Вода, как известно, всегда течь найдет. Общество наивно грезило о свободе, пыталось к ней стремиться. Но осознать свободу как недюжинное напряжение внутренних сил, как внутреннюю работу и борьбу было дано немногим. Большинство стремилось к этой свободе более ясными средствами. В социуме выработался своеобразный заказ на свободу. И поэзия, а также ловкие стихотворцы выполнили подобный заказ с блеском. В советских условиях, при весьма спокойной, «застойной», как ее потом назовут, жизни, чтение, книга как таковая воспринимались как путь к этой свободе. Люди читали, чтобы получить ответы  на терзающие их вопросы. Поэзия вошла в каждый дом, определенная поэзия, поэзия, которую ждали, поэзия, построенная на иллюзии вольнодумства. Книги предавались из рук в руки. Глубина как таковая не приветствовалась. Глубина и социальный заказ понятия несовместные. Книги поэтов были нацелены изначально на эффект, на фокус, на широкое понимание. (Конечно, я говорю не обо всех поэтах той поры. Только о кумирах.) А в силу того, что мерзкая бацилла рынка еще не разъела книготорговую сеть, поэтический сборник легко достигал каждого, кто хотел его иметь.

Потом, не без помощи народных кумиров, «прорабов перестройки», империя рухнула. Издательское дело попало в руки людей, в чьи интересы никогда не входили ни литература, ни вообще гуманитарные ценности. Они подхватили несколько дряхлых поэтических брендов и выставили их на продажу. Для приличия. Все-таки кумиры. А всех остальных сбросили с корабля современности. В обществе, измученном борьбой за существование, введенном в глубочайшую депрессию, было уже не до свободы, и не до яркой ее выразительницы поэзии. Да и вообще не до серьезной литературы. Чтение стало восприниматься, как развлечение, как отвлечение от тягот жизни. На авансцену вышли иные жанры, а популярность обрели тексты один низкопробней другого. Издатели стали смеяться в лицо поэтам, указывая на смехотворные цифры продаж поэтических книг, и будущее поэзии самым тесным образом увязалось с благородным андеграундом и с легким налетом маргинальности.

Грустно?

Закономерно.

О ЧЕМ ШУМИТЕ ВЫ, НАРОДНЫЕ ВИТИИ?

Все выше сказанное касается социальной составляющей поэзии и в некоторой степени ее прошлого. Это попытка объяснить то положение, в котором оказалась поэзия в нынешнем мировом издательском контексте. Цветаева когда-то сказала о Маяковском, что человек в нем всю жизнь убивал поэта, и, наконец, поэт поднялся и убил человека. Красиво и не совсем справедливо, как все риторическое. Но зерно истины здесь есть. Популярность поэта, место поэзии в общественной жизни, – это все категории, имеющие отношение к человеку, который всегда есть в поэте, к его личной человеческой судьбе, к амбициям и тщеславию, к отношениям с окружающим миром. К поэзии как таковой, то есть к ПОЭТАМ,  востребованность духовная и коммерческая прямого отношения не имеет.

Как же  развивалась поэзия в эпоху пресловутой свободы, какие течения и тенденции можно определить? Налицо столкновение двух крупных литературных групп, одна из которых именует себя консерваторами, другая модернистами. Причем обе группы стали прибежищем далеко не самых одаренных  людей, что привело в итоге к тому, что оба понятии толковались эстетически извращенно. Модернисты принялась уверенно, с упорством достойным лучшего применения разрушать устоявшие принципы стихосложения. Их лидерами стали Пригов, Кибиров, Рубинштен, одним словом, люди, читать которых целая мука. После того, как поэзия в советские времена стремилась дать ответы на социальные вопросы, эти люди поставили во главу угла один принцип: писать так, чтобы никто ничего не понял. Им в разведке, наверное, нашлось бы хорошее применение. А, может быть, и находилось, как знать как знать…

Те, кто именовали себя консерваторами, поставили на первое место почти собачью преданность силлаботонической поэзии, правда, иногда за строками и буквами мелькали не менее возвышенные образы литературного начальства. Эти поэты сгруппировались вокруг тех писательских союзов, которые позиционировали себя как патриотические. В самой этой идее, несомненно, ничего плохого нет. Верность магистральной линии, бережное отношение к традициям и исторической памяти – для художника благо и большая честь.

Но кроме чести, есть и значительная ответственность перед читателями. Поскольку у тех, кто работает, скажем так, в традиционной манере не всегда получается сказать лучше, новее, определеннее, чем те, по чьим следам они идут. Классические жанры требуют от поэта ощущения той самой единственной верной и довольно узкой индивидуальной литературной тропы. Если этой тропы не искать, а идти широкой проторенной дорогой, неизменно появится налет вторичности и «шедевры» патриотической лирики будут набивать оскомину и отвращать читателя от поэзии как таковой. О том, что читателя может оттолкнуть так называемая модернистская поэзия,  я не говорю, потому что уверен, никакого читателя у нее никогда не было и не будет. Проведите эксперимент, дайте иностранцу, изучающему русский язык, пару четверостиший Сапгира, Рубинштейна и Пригова, и он выразит большое сомнение, что язык, на котором они написаны, называют «великим и могучим».

Те, кто действительно служил поэзии бескорыстно, ощущал себя поэтом до мозга и костей и каждую секунду жил с ощущением невозможности не писать, старался не примыкать ни к той, ни к другой группе, дабы не замыкать себя в некие условности, мешающие свободно литься поэтической речи. Окружающая действительность давала поэтам огромный и разнообразный творческий материал. Уже не было необходимости как в имперские времена с вожделением произносить слова о «чистом» искусстве, о том, что поэзия должна никак не быть связанной с политикой. Тот ветер, который Блок называл «музыкой революции» свистел в ушах, разбивал вдребезги людские судьбы, создавал напряжение невиданного драматизма, - все это выражали поэты в меру своей оторванности от благ капитализма, в меру своей тоски, в меру своего таланта. Все это привело к тому, что выросло целое поколение ярких поэтов, со своими голосами, со своей лирической биографией, поэты, которые не ориентировались ни на что, кроме высоких духовных ценностей, и я уверен, что их голоса будут звучать с каждым годом все крепче и отчетливее и прорвут, наконец, ту наглую коммерческую блокаду поэзии, которая пока еще торжествует не только в России, но и во всем мире.

КРАСОТА СПАСЕТ МИР

Я не думаю, что будущее поэзии можно напрямую увязать с научно-техническим прогрессом. Когда меня спрашивают, не боюсь ли я, что интернет заменит книгу, я обращаю своего собеседника к тому времени, когда только появилось телевидение. Тогда всерьез обсуждалась тема, что театр и кино теперь умрут, что с телевидением им будет невозможно конкурировать. Но, как видите, ничего подобного не произошло. Расценивать научно-технический прогресс как контроверзу поэзии тоже было бы не вполне верно. Дело в том, что любой прогресс всегда стремится к тому, чтобы облегчить человеку жизнь. Задачи у культуры совершенно иные. Не случайно говориться, что где больше цивилизации, там меньше культуры. Процесс этот идет уже не одну сотню лет. И ни научно-технический прогресс, и ни культура не исчезли как понятия.

Представляется, что поэзия – это та часть культуры, будущее которой обязательно, ведь поэзия – это концентрированное национальное самосознание народа, его главная эстетическая суть, его судьбоносное послание всему человечеству. Можно никогда не бывать в какой-либо стране, но зная и восхищаясь ее поэтами, полностью впустить в свой мир ее культуру, быть причастным к ее духовной жизни.

Красота спасает мир уже давно. Поэзия помогает этому спасенному миру не потерять голос.