ГОГОЛЬ – «ЛЮБЯЩИЙ НЕДОБРОЖЕЛАТЕЛЬ» РОССИИ / Михаил Антонов, член Союза писателей России (2 часть)

Гениальнейшее творение Гоголя - первый том «Мёртвых душ». Но он был понят публикой ещё менее, чем «Ревизор», Вот и в наше время, скажем, герой рассказа В.Шукшина «Забуксовал» совхозный механик Роман Звягин в недоумении говорит школьному учителю: «... летит тройка, все удивляются, любуются, можно сказать, дорогу дают - Русь-тройка!.. А кто в тройке-то? Кто едет-то? Кому дорогу-то? Так это Русь-то  - Чичикова  мчит? Это перед Чичиковым все шапки снимают?» Ведь в тройке-то шулер, мошенник, прохиндей, хмырь, который мёртвые  души  скупал - какая же тут гордость? Роману даже приходит в голову мысль, что Гоголь хотел посмеяться над Русью и русскими людьми: «подсуроплю, мол: пока догадаются, - меня уже живого не будет».

В МИРЕ МЁРТВЫХ ДУШ

М.Булгаков изобразил похождения воскресшего Чичикова в условиях свободного предпринимательства, открывшихся в начале нэпа, и тоже не нашел  иного  определения  для  Чичикова, кроме как «мошенник». Ну, а в эпоху «развитого социализма» и позднее Чичикова клеймили как типичного героя первоначального накопления капитала. Ныне же в нем подчас видят чуть ли не как предтечу Антихриста.

Поэма  должна была состоять из трёх томов. В первом томе явился бы мир воистину «мёртвых душ» - чичиковых, собакевичей  и  пр. Во втором томе - под действием высоких облагораживающих идей и встречи с идеальной личностью происходило бы пробуждение главного героя к новой, достойной жизни. А в третьем томе были бы показаны образы вполне совершенных  людей, причем возрождёнными к новой жизни появились бы и персонажи первого тома. Но вот Белинский-то знал о плане Гоголя и всё же видел в Чичикове «человека гениального в смысле плута-приобретателя, но совершенно пустого и ничтожного во всех других отношениях».  Такой задачи – показа полнейшего преображения человека, - какую поставил перед собой Гоголь, не ставил ни один великий писатель за всю историю мировой литературы. Насколько достиг своей цели Гоголь и как оценили его творение читатели?

Гоголь призывал читателя «найти в себе» и убить в душе зародыши Чичикова и  Собакевича, а публика поняла это как обличение не имеющих к ней отношения чичиковых и собакевичей. Впрочем, Гоголь сам предсказал, что читатель не захочет  спросить самого себя наедине: «А нет ли во мне какой-нибудь части Чичикова?» Нет, он  увидит своего знакомого, «имеющего чин не слишком большой, ни слишком малый, и скажет своему соседу, чуть не фыркнув от смеха: «Смотри, смотри, вот Чичиков, Чичиков  пошёл». Не захочет читатель принять на свой счет обличение пустоты, мертвенности души  человека,  подменившего высокие идеалы пошлыми идейками и  предавшегося низменным страстям, а постарается истолковать это как обличение системы, общественного строя, эпохи, забывая, что система и эпоха - в значительной мере такие, каковы сами люди, их созидавшие. Да ведь природа человека мало изменилась за известный нам исторический период, и люди наших дней не так уж, в сущности, отличаются от людей далеких эпох - именно этим и объясняется злободневность произведений классиков прошлого.

Гоголь сам предупреждал о живучести  своих  персонажей: «Ноздрёв долго еще не выведется из мира. Он везде между нами и, может быть, только ходит в  другом кафтане; но легкомысленно-непроницательны люди, и человек в другом  кафтане кажется им другим человеком».

Одни критики восторгались первым томом  «Мёртвых  душ». (Константин Аксаков сравнил Гоголя с Гомером. Чернышевский впоследствии даже написал «Очерки гоголевского периода русской литературы».) Другие злобно порицали его.

Думается, неправы были и те, и другие. В образах, созданных воображением Гоголя, нелепо видеть воплощение человеческих типов и реальных общественных отношений в тогдашней России. Ни Собакевича, ни Манилова даже нельзя было назвать  персонажами. Пожалуй, единственный персонаж, имевший отдалённый прототип, - Плюшкин. Был коллекционер с такой фамилией, у которого наряду с ценными приобретениями было и много ерунды, и всё это оказывалось как бы в одной куче. Лучше всех «технологию создания образов» Гоголем понял Розанов:

«Гоголь копошится в атомах… «Элементы», «первые стихии» души человеческой: грубость (Собакевич), слащавость (Манилов), бестолковость (Коробочка), пролазничество (Чичиков). И прочее. Всё элементарно, плоско… Нет жизни. «Мёртвые души». Отсюда сразу такая его понятность. Кто же не поймёт азбуки?.. Отсюда-то его могущество. Сели его «элементы» на голову русскую и как шапкой закрыли всё. Закрыли глаза всем. Ибо Гоголь её (сила таланта) «нахлобучил на нас». «Темно на Руси». Но это, собственно, темно под гоголевской шапкой». Таким, как у Гоголя, может быть русский человек, когда у него «души нет»… «Мёртвые души» и «Ревизор» - лубок. Лубочная живопись гораздо ярче настоящей… Сразу всем понятно… Сразу никакое художество не может стать всем понятно: оно слишком полно, содержательно и внутренно для этого. Ведь Гоголь – он весь внешний. Внутреннего – ничего… Ничего праведного, любящего, трогательного не пошло от Гоголя». А что от него, по Розанову, пошло – я не решусь цитировать.

Не просто не высоко оценил, а прямо пригвоздил наиболее известные творения Гоголя К.Н.Леонтьев. В статье «Два графа» он отметил «…мрачный призрак… Гоголя «Мёртвых душ» и «Ревизора»; призрак некрасивый, злобно-насмешливый, уродливый. Выхолощенный какой-то, но страшный по своей принижающей силе.

Из этого серого мрака едва-едва высвобождаются» потом последующие русские писатели. «Больше всех от гоголевского одностороннего принижения жизни освободился.. Лев Толстой… Только у Толстого действительность русская во всей полноте своей возвращает свои права со времён серых «Мёртвых душ» и серого «Ревизора»…

Было время, когда о мужике, например, у нас никто не писал; писали о военных героях; потом явился Гоголь, - и запретил писать о героях (разве о древних, вроде Бульбы), а о мужиках позволил. И все стали писать даже не о мужиках, а о «мужичках». Гоголь разрешил также писать о жалких чиновниках, о смешных помещиках и о чиновниках вредных… И множество молодых русских… стали рвать на себе волосы, звать себя прямо из Гоголя «дрянь и тряпка» (болваны!) и находить себя ни на что не годными…. Впрочем, что и говорить о людях бездарных, когда даже и у таких умных писателей, как Глеб Успенский, Немирович-Данченко… Помяловский и т.д., - Гоголь так и дышит из каждой строки! Всё не грубое, не толстое, не шероховатое, не суковатое им и не даётся… Сами в жизни они, вероятно, слишком опытны и умны, чтобы не видеть иногда и нечто другое, но как писатели – как же могут они высвободиться из тисков той сильной, но в своей силе неопрятной и жёсткой руки Гоголя… когда ни Достоевский, ни Писемский, ни Гончаров не могли не подчиниться ей, один так, другой иначе?.. И у Льва Толстого можно найти… следы этой гоголевщины…»

Принижающая сила, разрушительный характер творчества Гоголя – вот в чём, по Леонтьеву и Розанову, заключается вредное его влияние на литературу и общество. Поэтому Розанова особенно возмущало то, что произведения Гоголя изучают в школе:

«Учитель ничего не понимает, когда он в классе истолковывает Гоголя… Боже, - в классе, куда пришли «научиться добру» и «увидеть светлое…»

-                    Вот, дети, ваш родной дом…

-                    Вот, дети, ваше отечество…

Крик ночной зловещей птицы… Двенадцать часов, полночь. Колдуны встают.

Живые люди, бегите отсюда. Страшно».

Обидно почитателям Гоголя? Да. Но ведь никто не сможет отрицать, что названные герои Гоголя – маски. Потому-то они и стали нарицательными. И Гоголь пополнил мировую коллекцию таких масок, служащих для обозначения определённых страстей человеческих. Сложнейшее существо – человек – сведён им к одной черте характера. А иного у Гоголя и не могло получиться, он сам признавал, что создавал эти образы, выискивая отрицательные черты самого себя и доводя их до логического конца.

Но Гоголь же знал, что он не просто прославленный, но и подлинно великий писатель, а значит, должен был быть готовым к самым суровым оценкам своего творчества. Завиден, но и непомерно тяжёл удел великого писателя. Монументы, цветы к ним, юбилейные речи - всё это приходит потом, чаще всего после смерти. А при жизни  ему  приходится испытывать непонимание (или, что  подчас  еще  хуже - неправильное понимание) со стороны окружающих, зависть и клевету процветающих бездарностей, житейскую неустроенность, гонения, да и заканчивается она чаще всего преждевременной, а то и трагической смертью. Все это испытал и Гоголь. Он  пророчески писал о судьбе писателя, подобного ему самому  (кстати сказать, в тех же «Мёртвых душах»): «Сурово его поприще,  и горько почувствует он свое одиночество».

Видимо, иной судьба Гоголя и не могла быть. Литературоведы отыскали одно из первых изложений Гоголем замысла «Мёртвых душ»:

«Идея города. Возникшая до высокой степени пустота. Пустословие, сплетни, перешедшие пределы. Как всё это возникло из безделия и приняло выражение, пошлое в высшей степени, как люди неглупые доходят до делания совершенных глупостей… Как пустота и бессмысленная праздность жизни сменяются мутною, ничего не говорящею смертью. Как это страшное событие совершается бессмысленно. Не трогаются… Смерть поражает не трогающийся мир. И ещё сильнее, между тем, должна представиться читателю мертвенная бесчувственность жизни. Проходит страшная мгла жизни и ещё глубокая скрыта в том тайна… Не ужасная ли вещь – жизнь без подпоры прочной? Не страшное ли она – великое явление?.. Так слепа жизнь при бальном сиянии, при фраках, при сплетнях и визитных билетах».

Гоголь видел пошлость жизни многих и многих своих соотечественников и современников (подвигов и благородных поступков иных сограждан он не замечал). Эту пошлость он и хотел отразить и обличить в своих творениях. Обличение «пошлости пошлого человека» получилось блестящее. Но зачем оно, во имя чего пишется эта «поэма»? На эти вопросы ответа нет, потому что у него не было представления о «должной жизни», идеале, выходящем за пределы казацкой вольницы. И в его поэме есть чудные картины жизни и проникновенные лирические отступления, но нет света, которому просто неоткуда взяться.

ЧИЧИКОВ - РУССКИЙ ЧЕЛОВЕК

Естественно, что критиками не был понят и образ главного героя поэмы  -  Чичикова. Гоголю не могло быть присуще понимание Чичикова как носителя  космополитического начала и «наполеонизма», преклоняющегося перед «земным кесарем» и презирающего идеальность и  духовность и пр. (трактовка М.П.Лобанова). Кто-кто, а уж Гоголь-то  хорошо понимал заветную мысль Пушкина: «...нет убедительности в поношениях, и нет истины, где нет любви». Он и сам писал, что только в соединении с любовью к добру, к светлому в человеке страсть к искусству «может просветлить... и творящего, и тех,  для  кого он творит. Иначе и сами ангелы на его картинах будут смотреть дьявольскими глазами». Гоголь и пытался посмотреть на Чичикова глазами, как он сам полагал, полными  любви,  сострадания и сочувствия, думая при этом о судьбах всей Руси, всего человечества. И каким же он его увидел?

Читатель «Мёртвых душ» не может не заметить, что Гоголь, хотя и видит в Чичикове «приобретателя» (а этот общественный тип был ему отвратителен), всё же относится к нему как к человеку с неизменной симпатией, совсем не так, как к другим персонажам, действительно мёртвым душам. Писатель старается показать, как, в силу каких причин этот неглупый и по-своему порядочный человек встал на путь тёмных махинаций. А главное - он никогда не терял веры в возможность его духовного возрождения.

В поэме подчеркивается: Чичиков - «русский человек, да еще в сердцах»; он «задумался так, само собою, как задумывается всякий русский... когда замыслит о разгуле русской жизни». О купленных им умерших и беглых крепостных он думает совсем не так, как думал бы  холодный приобретатель: «сердечные мои», «мои голубчики»; «эх, русский народец, не любит умирать своей смертью». Разговор Чичикова с хозяйкой трактира - это именно разговор двух русских людей, какой никогда не мог бы состояться, скажем, между двумя англичанами  через пять минут после их первой встречи. Не только двух англичан немыслимо представить в такой ситуации - не мог бы так говорить с трактирщицей или тем более с трактирным слугой ни Манилов, ни Собакевич. На службе  в  таможне Чичиков показал «прямо русскую» изобретательность, к исполнению замысла с покупкой мёртвых душ он приступает, «перекрестясь по русскому обычаю»; он любит быструю езду - как и всякий русский человек. Он возмущается тем, что светское общество слепо перенимает западные обычаи (завело привычку устраивать балы и пр.), пренебрегая нашими национальными традициями. И т.д., и т.п.

Чичиков - приобретатель, но это не Гобсек и не папаша Гранде, тем более не пушкинский Скупой Рыцарь, для  которого деньги - цель жизни, демоническое  орудие  мирового  господства. Юрий Лебедев отмечал: «Чичиков у Гоголя – русский человек, а потому и в его действиях сохраняется… «перехлёст», в который никак не укладывается буржуазная, предпринимательская энергия… Есть во всех предприятиях Чичикова выход за нормы буржуазной добропорядочности, рядового мещанского стяжательства. Не от русского ли задора идёт его нетерпение, неуёмное желание рискнуть, но уж взять разом весь капитал?» Нет, в Чичикове «не было привязанности собственно к деньгам для денег: им не владели скряжничество и скупость. Нет, не они двигали им, ему  мерещилась  впереди жизнь при всех довольствах», он при первой же возможности завёл себе и хорошего повара, и тонкие голландские рубашки, и фрак с  искрой: «оказалось, что он всегда не был чужд разных наслаждений».

Накопление для него не цель, а лишь средство стать  помещиком-хлебосолом, отцом семейства, пожить всласть,  воспитать и обеспечить будущих и желанных детей.  По  своей  русской доверчивости Чичиков открывает тайну своего способа приобретательства Ноздрёву, хотя и знает его как болтуна и любителя бескорыстно, из одного удовольствия,  подгадить ближнему, и эта оплошность приводит приобретателя к краху всей его эпопеи. Он увлекается, полагается на русское авось: заработав на таможне контрабандой чуть не  полмиллиона, всё теряет из-за ссоры с компаньоном, завязавшейся между ними по пустяковому поводу; увидев на балу губернаторскую дочку, почувствовал себя «чуть-чуть не гусаром», наивно пытался  угадать сочинительницу полученного им анонимного  любовного письма, в подпитии почувствовал себя и взаправду херсонским помещиком и даже читал Собакевичу послание в стихах Вертера к Шарлотте. Он по-своему честен и возмущается, если кто-то сомневается в его благородстве. Он оправдывает себя, уличенный в махинациях на таможне: «Я не  ограбил вдову, я не пустил никого по миру... брал там, где всякий брал бы; не воспользуйся я, другие воспользовались бы». В какой-то мере ему не чуждо и сострадание, и он не мог  пройти мимо нищего, не подав ему медный грош.

Чичикову присущи многие хорошие качества: предприимчивость, терпение, готовность снова подниматься после полного краха и начать опять свое дело, - и всё это с  соблюдением благопристойности, ибо даже и находясь в  грязном  обществе, он «в душе всегда сохранял чистоту», хотел, чтобы всё было «благородно». Никогда не позволял он себе в речи  «неблагопристойного слова», был чистоплотен по своей натуре.

Чичиков у Гоголя - не просто русский, а, как это ни странно прозвучит с непривычки, «средний, типичный» русский человек. Он – «господин средней руки» - и по чину, и по наружности, и по возрасту, и по манерам, а это очень важно. Ведь Гоголь считал отличительной особенностью именно русского ума «разумную середину, примиряющий третейский суд», «тот верный такт... который, умея выразить истинное существо всякого дела, умеет выразить его так, что никого не оскорбит...».

Но Чичиков - русский человек недюжинных дарований, в котором «всё оказалось... что нужно для этого мира» - в отличие от «того света», «идеже несть болезнь, ни  печаль, ни воздыхание...» Он - человек этого мира, забывший о другом мире, о котором непозволительно забывать  никому, и потому избравший ложный идеал, в принципе чуждый, по Гоголю,  природе русского человека, - в этом писатель убедился и по опыту жизни за границей, где, в отличие от России, приобретательство стало уже второй натурой человека, чертой национального характера. У нас же, говорит Гоголь на основе опыта  многих родов, после смерти разбогатевшего основателя наследники «спускают, по русскому обычаю, на курьерских всё отцовское добро». Надо полагать, одной из величайших своих заслуг Гоголь считал то, что он показал, как подчас мельчайшая уступка пороку приводит к гибели всего человеческого в человеке, заставляя его «позабывать великие и святые обязанности и в ничтожных побрякушках видеть великое и святое».

Но почему же тогда Гоголь, отказавшись от показа «добродетельного человека», сам называет Чичикова «подлецом» и рисует его школьные годы и первые шаги на службе в  довольно неприглядном свете? Писатель хотел показать, как исковеркала жизнь неглупого мальчика отцовская заповедь: «больше всего береги и копи копейку... Всё сделаешь и всё прошибешь на свете копейкой». Но Чичиков-младший намеревался, достигнув известного положения в обществе, отказаться от того образа жизни, какой был навязан ему беспросветной бедностью.

Именно средний человек частенько идет на сделки с совестью, успокаивая себя тем, что это он сегодня, в силу необходимости, отступает от нравственных норм, а уж завтра-то будет во всём поступать, как должно. Но приходит это завтра, и оно ничем не отличается от вчера, и новая, чистая жизнь так и не наступает. Вот и Чичикова увлекла эта стихия приобретательства, и он не смог остановиться тогда, когда, казалось бы, фундамент для новой жизни  был уже заложен и вроде бы настало время жить достойно.

Чичиков избрал ложный идеал и стал «приобретать» то, что плохо лежит, зная, что иначе это крадут другие, а он, по господствующим представлениям, останется в дураках. Он,  следовательно, пошел в жизни не «узким путём» христианского подвига, а «широким путём», по которому идёт толпа и который ведет к погибели (Мф 7:13,14), и в этом - истоки его трагедии, причина гибели его дарований. Так Гоголь, даже не упомянув имени Христа, хотел показать сущность Его учения гораздо  яснее, чем проповеди штатных проповедников, да и его собственная проповедь в написанной несколько позднее книге  «Выбранные места из переписки с  друзьями». Это не частый в литературе случай, когда художественное произведение, правильно осмысленное, призвано было стать проповедью самого светлого и благодатного нравственного учения, способной помочь читателю выбрать достойный путь в жизни. Но и эта проповедь христианства художественными средствами Гоголю не удалась.

И всё же Чичиков первого тома – это самый симпатичный образ русского человека у Гоголя. Даже единственный живой русский человек у Гоголя. Собакевичи и Ноздрёвы симпатии у читателей никак не вызывают.

Обидно почитателям Гоголя? Да. Но ведь никто не сможет отрицать, что названные герои Гоголя – маски. Потому-то они и стали нарицательными. И Гоголь пополнил мировую коллекцию таких масок, служащих для обозначения определённых страстей человеческих. Сложнейшее существо – человек – сведён им к одной черте характера. А иного у Гоголя и не могло получиться, он сам признавал, что создавал эти образы, выискивая отрицательные черты самого себя и доводя их до логического конца.

Не блещут добродетелями и другие русские люди – дворяне и чиновники - в творениях Гоголя. А образы крестьян – дяди Митяя и дяди Миняя – вообще смотрятся как карикатуры. Русским людям в произведениях Гоголя не повезло, потому что он их совершенно не понимал и мерил на свой малороссийский аршин.

ВЫБРАНЕННЫЕ «ВЫБРАННЫЕ МЕСТА»

Гоголя удручало положение современной ему России, произвол, взяточничество и казнокрадство чиновников, забвение дворянством своих обязанностей перед родной страной  и народом, в первую очередь перед крестьянством, низкопоклонство светского общества и интеллигенции перед Западом.

Глубоко огорчённый тем, что читающая публика не понимает сокровенного смысла его художественных творений, Гоголь решается выступить перед ней с открытым публицистическим произведением. Так появились на свет его печально знаменитые «Выбранные места из переписки с друзьями».

Кажется, ещё не выходило до того в России другой книги, которая произвела бы такой шум и вызвала такую бурю возмущения, как «Выбранные места». В далёкие времена, когда я учился в школе, учителя нам объясняли, что Гоголь был умным человеком и выдающимся писателем, когда создавал «Ревизор» и «Мёртвые души», но потом сошёл с ума и написал эту книгу. В действительности «Переписка» -  по-своему замечательное произведение, раскрывшее талант Гоголя с новой, до того неведомой миру стороны.

Прежде всего, в книге были письма, в которых Гоголь рисовал картину развития русской литературы и давал оценку творчеству наиболее видных русских писателей. Глубокие мысли высказывал он и о явлениях в других сферах духовной жизни общества, в частности, в изобразительном искусстве. Большой интерес представляли его суждения о месте женщины в светском обществе, о роли Церкви и др. Но эти стороны книги мало кого заинтересовали. Сыр-бор разгорелся вокруг его толкования социальных проблем тогдашней России (хотя сам он говорил, что всегда сторонился политики).

В стране господствовал официальный взгляд на Россию как на страну всеобщего благоденствия. В противовес ему Гоголь заявлял о всеобщем  недовольстве, когда в «криках на бесчинства, неправды и взятки» послышалось «не просто негодованье благородных на  бесчестных, но вопль всей земли...». А причины этих неустройств - в господстве эгоистических настроений,  когда «всякий думает только о себе и о том, как бы себе запасти  потеплей квартирку...», в продажности правительства - этой огромной «шайки воров», в происках зарубежных недоброжелателей, которым «хотелось заварить в России кашу, среди которой можно было бы и самим сыграть  какую-нибудь  роль». Но он, хорошо знавший опыт Запада, не верил в благотворность революции для России своего времени, но не верил и в успех вынашивавшихся правительством планов постепенной европеизации страны. Ведь он хорошо знал, что на Западе «все  друг  друга  готовы съесть». Не принимал он всерьез и стремления консерваторов повернуть Россию вспять, в допетровские  порядки.

    Гоголь не принадлежал ни к одному из двух лагерей, на которые в его время раскололось просвещенное русское общество, - ни к западникам, сторонникам европеизации России, ни к славянофилам, ратовавшим за самобытный путь развития родной страны. Он признавал, что славянофилы были  ближе к истине, но считал, что они чаще смотрели назад, чем  вперёд. Гоголь был убежден в том, что России предстоит выработать собственный путь развития, который в конце концов окажется магистралью дальнейшего движения человечества. Поэтому России нужно как никогда мудрое слово (в том числе и его, Гоголя), которое могло бы примирить спорящие между собой  лагери, каждый из которых видит лишь одну сторону истины, не  замечая  другой:

«Всякий из них уверен, что он окончательно и положительно прав и что другой окончательно и положительно врёт». Гоголь обличает извечную человеческую слабость - односторонность воззрений: «Односторонние люди и притом фанатики - язва для общества, беда той земле и государству, где  в руках  таких людей очутится какая-либо власть. У них нет никакого смирения христианского и сомненья в себе; они уверены, что весь свет врёт и одни они только говорят правду...  Друг мой, храни вас Бог от односторонности! Глядите разумно на всякую вещь и помните, что в ней могут быть  две  совершенно противоположные стороны, из которых одна до времени вам не открыта». Самой необходимой для России того времени  фигурой Гоголь считал примирителя:

       «Знаете ли, как это важно, как это теперь нужно России, и какой в этом высокий подвиг! А миротворцу у нас поприще повсюду. Все  перессорились...» - дворяне, крестьяне, честные и  добрые  люди. А примирителю его высокая миссия непременно должна удаться, ибо в природе человека, и особенно русского, есть  чудное свойство: как только заметит он, что другой сколько-нибудь к нему наклоняется или показывает снисхождение, он сам  готов чуть не просить прощения... если только станет среди тяжущихся истинно благородный, уважаемый всеми и притом ещё знаток человеческого сердца».

Выход писатель видел во всенародном порыве к правде, как это бывало, по его мнению, в 1612 и 1812 годах, в подвиге всенародного нравственного очищения, когда «брат повиснет на груди у брата, и вся Россия - один человек». Вот на это и должен быть направлен труд  настоящего  писателя: пробудить в душе русского человека самые благородные  чувства,  показать нам нашу русскую Россию так, чтобы мы все сказали: «Это  наша Россия; нам в ней приятно и тепло, и мы теперь действительно у себя дома, под своей родной крышей, а не на  чужбине».

Но для этого, ка&